Классика — на то и классика, чтобы щедро одаривать нас множеством её возможных трактовок. Думается, Николай Васильевич Гоголь ни в коей мере не обиделся на то, что Михаил Булгаков вполне органично переселил героев его «Мёртвых душ» в Москву 1920-х годов. Ведь Булгаков был не был первым (и, натурально, не последним!) кто почувствовал абсолютную вечность и неувядаемость, неистребимость даже гоголевских типов в России… «И голуби в ней есть. И мудрые есть змии. И множество волков. И ряд тюремных стен. Грязь «Ревизора» в ней. Весь гоголевский ужас. И Глеб Успенский жив. И всюду жив Щедрин…» Насчёт Щедрина — запомним.
Фото – сцены из оперы «Мертвые души» в постановке Красноярского музыкального театра на сцене «Геликон-оперы». Фотограф Елена Лапина
Но и к бесконечности можно и должно подходить по-разному. Музыкантам — в том числе. Более сорока лет назад Родион Щедрин написал свои «Мёртвые души». Но эта грандиозная фреска в двух десятках эпизодов, в самом общем виде говоря, — скорее музыкально-сценические иллюстрации к гоголевской поэме.
Иначе говоря, Щедрин пошёл со своей музыкой к Гоголю. А другой наш современник, Александр Пантыкин, бывый предводитель легендарной уже группы «Урфин Джюс», превратившийся ныне в «дедушку русского рока», проделал «обратный» путь — отправился с Гоголем к музыке. Отправился в формате, по собственному определению, не оперетты, не мюзикла, а оперы-light. Именно оперы — не с отдельными музыкальными номерами и разговорными диалогами, как классическом мюзикле (хотя разговоры в «Мёртвых душах» тоже есть), — а со сквозным действием, с собственным музыкальным языком каждого персонажа.
Так что пусть опера-light — на здоровье. Не в России ли сказано — хоть горшком назови, только в печку не ставь? На своём пути Пантыкин преуспел: его «Мёртвые души», впервые сыгранные в Екатеринбурге в 2008 году, прошли с тех пор ещё в трёх театрах, и последняя по времени постановка, в Красноярском музыкальном театре, и была представлена на Шестом фестивале музыкальных театров «Видеть музыку», который проводится в Москве при поддержке Министерства культуры и Фонда президентских грантов.
Подход Пантыкина многообещающ, но при том рискован и поистине огнеопасен. Есть опасность, с одной стороны, угодить в иссушающую пустыню бескрыло-формального подхода: «Мёртвые души» — и nec plus ultra, не дальше, как говаривали древние. (А ежели более приземлённо — как угодно, но лишь бы не так, как у живого классика Щедрина!). С другой — свалиться в поистине безбрежный океан всепоглощающей пошлости. «Мы постарались сделать из поэмы Гоголя авантюрную музыкальную комедию с головокружительными поворотами и почти детективной интригой, сохранив дух оригинала, неповторимый аромат гоголевского стиля и проглядывающую сквозь кажущуюся буффонаду серьезность и даже печаль», — так объясняет свои намерения автор.
Но уж коли удержишься на этой грани, на этом канате, на этом острие, да ещё блюдя стилистику и — важно! — чувство меры (а это отцам красноярского спектакля, либреттисту Константину Рубинскому режиссёру Николаю Покотыло, дирижёру Валерию Шелепову и художнику Юрию Наместникову, скажем наперёд, вполне удалось), то гуляй, рванина, от рубля и выше! Зажигай от души! Танцуй, яко по Бозе разум даровався, выделывай любые коленца. «Пошла плясать губерния, сам чёрт не разгребёт!» Ведь все мы, согласно классику, вышли из гоголевской «Шинели». И не только…
Впрягай, как тройку в бричку, в ткань спектакля легко узнаваемые отсылки не только к другим гоголевским сюжетам, но мало не ко всей великой русской литературе. «Двести тысяч капиталу», которые якобы имеет пройдоха Чичиков — не явный ли поклон в сторону достоевско-прокофьевского «Игрока» («Двести тысяч выиграл!»). Хоровой эпилог на почти сакральный текст о птице-тройке — явный ответ хоровому прологу «Войны и мира». А при реплике Чичикова «Лиза! Это ты?» с ходу воспоминается «Пиковая дама». Вопрос к автору либретто; случайно ли безымянные у Гоголя сладкоголосая губернаторша (Светлана Кольянова) и её обворожительно-круглолицая дочка (Надежда Кармаева) носят имена двух русских цариц, Прасковьи Фёдоровны, матери императрицы Анны Иоанновны, и Елизаветы Петровны? Впрочем, чего только не бывает у Гоголя!
Отсылка идёт в первую голову к «Ревизору» — ну где ещё возможно, гоголевскими словами говоря, припрячь сразу двух подлецов, сиречь увидеть на сцене дуэт Павла Ивановича Чичикова (Александр Белопашинцев) и его в какой-то мере духовного отца, в какой-то мере alter ego Ивана Александровича Хлестакова (Леонид Забоев)?
И к «Игрокам». И к «Вию». И к «Носу». И к «Страшной мести». И к «Тарасу Бульбе». Сначала совершенно апокалиптический, но при сём облачённый в подштанники Ноздрёв (Иван Сосин) запевает «Редкая лошадь долетит до середины Днепра», а потом — чего там мелочиться! — заявляет мающемуся кошмарами Чичикову «Я тебя породил, я тебя и убью!». Вообще, сцена ночных кошмаров заточённого в узилище Чичикова, в которой «смешались в кучу кони-люди» (Вий, кузнец Вакула, императрица Екатерина с черевичками, панночка в гробу и иные очень узнаваемые) — одна из самых сильных в этой постановке.
Однако даже этот апокалипсис имеет сразу заданные художественным оформлением спектакля строгие рамки — визуальные и звуковые. Вечный скрип вечно несмазанных дверей и больших-больших колёс, которые никогда не доедут нив Казань, и куда либо ещё. (Колесо, вдобавок — ещё и символ вечности, и об этой ассоциации в связи с мало меняющейся российской действительностью вообще думать не хочется!)
Покосившаяся телега, увязшая то ли в коррупции – «хищенья безразмерные коррупция и ложь», то ли в грязи, то ли в какой-то иной ароматической субстанции… Огромные облупленные чемоданы — не те ли, которые Россия «облупила, играя в подкидного дурака»? И, как виньетки на дорогих рамах, сонмище вечных российских типажей, в какие-бы одёжки они ни рядились. А мучительно пытающийся мыслить и освоить грамоту Селифан (Алексей Казанцев), увы, тут погоды не сотворит.
И в этих рамках, повторимся, сюжет может развиваться произвольно и — главное! — непредсказуемо. У Гоголя не слишком богатый Чичиков сам измышляет авантюру с мёртвыми душами. А в нынешнем варианте сюжета ему провокационную идейку подбрасывает бессмертная чиновная номенклатура во главе с похожим одновременно и на большую толстую крысу, и на неуклюжего Буратино губернатором (Владислав Питальский). Кстати, номенклатуре современной очень бы обратить внимание на мотивчик «Если есть на свете гений…» — сгодится в любом регионе…
Кто-то скажет — так быть не могло. В рамках данного спектакля, который, вероятно, уместнее всего было бы назвать игрой о вечной России, могло. Очень даже могло. Могло оказаться и так, что смиренная, молитвенная Елизавета Петровна настолько преуспеет в художествах, что без всякого принтера нарисует (а что ещё делать в монастыре скучного города N?) все двести тысяч, за которые и выкупит опростоволосившегося Чичикова. Хеппи-энд? Куда там! Куда бегут обретшие волю влюблённые? Ну, конечно, в соседний город Глупов — ау, Михал Евграфыч, принимайте эстафету! Эх, птица-тройка — кто тебя только выдумал… А в тройке-то кто? Вот то-то и оно…
«Боже, как грустна наша Россия…».
Георгий ОСИПОВ
