РАСПРОДАЖА

Новое на сайте

ДомойМоскваУзники палаты

Узники палаты

В Москве, в рамках внеконкурсной программы фестиваля «Уроки режиссуры» показали «Палату №6» МДТ – Театра Европы. Лев Додин поставил этот спектакль к своему 80-летию, и он стал очередным, очень точным диагнозом нашему обществу.

В зале Театра Наций собрался весь цвет московского театрального общества. Еще бы, в столицу привезли премьерную постановку Льва Додина – главного действующего мэтра современной режиссуры, каждое новое слово которого ждут и жадно ловят. Сцена без занавеса была наглухо перекрыта чугунной решеткой, напоминающей о знаменитых витых оградах Петербурга. Но как и многие памятники культурной столицы, она была изрядно изъедена ржавчиной, кое-где поломана, то есть символизировала картину разрухи и запустения, с которой и начинается чеховская повесть.

Художник Александр Боровский создал очень простое, но выразительное пространство: больничный двор, выкрашенный в желтый цвет – это и депрессивный желтый Петербург Достоевского и «желтый дом», как раньше называли лечебницы для душевнобольных. Весь двор заставлен старыми ржавыми ваннами – раньше, видимо, тут занимались водолечением, но потом забросили это бесполезное занятие.

Интересно, что решетка так и не откроется до конца спектакля. Больные будут пытаться через прутья докричаться до нас, сидящих в партере, рассказать нам свою историю. Но один из них говорит на идише, другой – на жестовом языке, то есть понимание невозможно в принципе. Мы друг для друга – как инопланетяне. И встреча двух человек, которые понимают друг друга, говорят на одном языке – тут не просто редкость, а почти чудо. Поэтому доктор Рагин (Сергей Курышев) так привязан к одному из своих пациентов Громову (Игорю Черневичу). Только с ним он может поговорить по-человечески, пофилософствовать на отвлеченные темы.

Лев Додин в своей инсценировке перевел почти всю повесть Чехова в диалог двух главных героев. Громов тут сам рассказывает о причинах своего помешательства: о том, как внезапно без всякой причины испугался ареста и тюрьмы и дошел до мании преследования. И эта исповедь о сковывающем, бессознательном липком страхе, страхе наказания без всякой вины, сегодня звучит очень актуально. Как и ответная реплика Рагина: «В том, что я доктор, а вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая случайность. Кого посадили, тот и сидит». И этот циничный релятивизм выглядит одним из самых опасных симптомов сегодняшнего времени.

К своим пациентам доктор Рагин относится холодно и формально, как любой представитель системы, привыкший каждый день сталкиваться с чужими бедами. Холеный, в добротном пальто и дорогой меховой шапке, он с ленцой рассуждает о бессилии любых ухищрений медицины, о тщете милосердия вообще и о пользе страданий с философской точки зрения. «К чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?». Однако, рассуждает он как сытый и здоровый человек, не знавший ни боли, ни страданий, ни унижений. И когда его самого признают сумасшедшим, снимут пальто и шапку и оденут в больничное исподнее, куда только денется его самодовольство, равнодушие и презрение к миру. Он начнет яростно трясти решетку и рваться на свободу, которую еще так недавно совершенно не ценил. А герой Игоря Черневича будет смотреть на это преображение с грустной, болезненной улыбкой уже все повидавшего и пережившего.

Спектакль Льва Додина нелегок для восприятия – спокойный, медитативный, он почти лишен действия. Публика вынуждена полтора часа напряженно следить за диалогом двух мыслителей, за игрой идей. Почти таким же вызовом в свое время воспринимался и рассказ Чехова, написанный им после возвращения с Сахалина, – лишенный сюжетной занимательности, но тычущий читателя носом в уродства российской жизни, в эти вонючие углы, куда предпочитала не заглядывать интеллигентная публика. Однако Додина занимает не внешняя чернуха, не «ужасы нашего городка» – в сценографии его спектакля даже есть своя меланхоличная красота увядания. Режиссера больше волнует состояние душ и умов – безволие и апатия, черствость и равнодушие, охватившее людей. То, как мы привыкли не замечать страданий ближних и дальних, пропускать мимо ушей страшные новости. Интересно, что доктор Рагин в начале действия выходит на сцену из зала, как один из нас. И когда он в финале, избитый еще недавно услужливым сторожем Никитой, затихает в ванне – почти как убитый Марат на знаменитой картине – зрителям, сидящим перед запертой решеткой, впору задуматься – а где находимся мы, снаружи или внутри?

Новое в рубрике

Рейтинг@Mail.ru