Артем Овчаренко – артист балета, премьер Большого театра, приглашенный солист Гамбургского театра, победитель конкурса «Танцевальный Олимп» в Берлине и «Арабеск» в Перми, обладатель молодежного гранта премии «Триумф», а так же других различных наград и премий.
С Артемом мы поговорили о детстве и учебе в Днепропетровске, важных людях в профессии и жизни, о педагогах в Большом театре, классических и современных спектаклях, и о том, какие новые возможности появились вместе с режимом самоизоляции.
— Вы учились в Днепропетровске до 17 лет. Потом перешли в МГАХ в Москве. Какое это было время для вас? Счастливое время, было легко учиться или приходилось себя преодолевать?
– Были трудности, конечно же. Но оборачиваясь назад, думаю, что было больше позитивного и счастливого во время учебы. Искусство наше сложное и трудное. Но сложность преодолевается только трудом, были бы воля и желание. Как велосипед: вначале сложно, не отработана координация, падаешь, но, проявив должное упорство, через какое-то время едешь уже на автомате.
– На ваш взгляд, отличается ли уровень обучения и подготовки в Днепропетровске от того, как учат в Москве?
– Отличается очень сильно. Совсем другая система работы и обучения. В Днепропетровске у училища нет отдельного здания, как у МГАХ. Школа находится в самом театре.
Мне приходилось вставать рано утром, выезжать из дома в 7 утра, чтобы в 8 уже разогреваться у станка перед классом. Мы, ученики, работали рано утром, потому что в 11 часов после нас уже приходили в этот же зал заниматься артисты театра. Но большой плюс этой системы был в том, что с самого детства я общался с артистами и выходил во всех спектаклях. Я сразу окунулся в творческую театральную атмосферу. Представьте, ты уже сразу с детства ощущаешь себя артистом, а не учеником. Ты сразу подстраиваешься под этот ритм, под их разговоры и культуру, под то, как артисты думают и о чем они думают.
А в Москве все раздельно: отдельно здание академии и отдельно Большой театр. Обучение в МГАХ более структурированное. Очень удобно учиться, так как в программе есть и общеобразовательные предметы, не связанные с балетными. Классы находятся на третьем этаже, а балетные классы на втором. И все ты изучаешь в одном здании.
В Днепропетровске мне приходилось ездить в другую школу, где преподавали общеобразовательные дисциплины. Это было очень неудобно, утомительно. Нам с одноклассниками было очень тяжело совмещать балет и учебу в средней школе.
– Вы общаетесь с одноклассниками и педагогами? Бываете там?
– Один мой педагог — Вячеслав Константинович Волков уже умер. Самый первый педагог жив. Мы с ним общаемся. Это Виктор Иванович Рогачев. С артистами мы тоже поддерживаем связь. В Днепре живет моя бабушка, и она сейчас сидит в самоизоляции. Я за нее беспокоюсь, как у нее дела, так как сам не могу приехать. Я попросил своего школьного друга помочь. Он с радостью согласился, сказал, что обязательно поможет и привезет продукты. Школьная дружба для меня очень крепкая и проверенная. Мы очень давно с друзьями не виделись вживую, но общаемся.
– Ваши родители творческие люди?
– Нет, мама и папа не занимались ни балетом, ни музыкой. Моя бабушка пела и сейчас поет. Из родственников нет никого творческого, на кого можно было ориентироваться. Я в детстве был очень спортивный и энергичный, но не находил тот спорт или другую дисциплину, где было бы так много творчества, которое есть в балетном искусстве. А в балет совмещает всё, к чему я тянулся с детства: и атлетизм, и музыку, и творчество.
– Как вы пришли к такому решению – учиться балету профессионально?
– Я увидел балет «Дон Кихот», когда мама впервые привела меня в театр. Это было очень сильное впечатление, потому что я впервые увидел, что такое искусство существует. Что есть такой танец. Увидел оркестр, который играет вживую, зрительный зал, который c восторгом принимает артистов. Я увидел масштаб сцены, декорации, костюмы. Мне это все понравилось. В то же время была музыка, которую я очень люблю. Я сейчас об этом так рассуждаю, а тогда я интуитивно почувствовал, что это мое. И я сказал, что хочу попробовать этим заниматься. На следующий день мы с мамой пошли в театр, где меня посмотрел педагог. Он не нашел у меня никаких сверхспособностей, более того, я пришел достаточно поздно – в 12 лет. Но у меня было большое желание танцевать, которое мне в итоге позволило стать артистом Большого театра.
– Родители, ваш выбор балета как своей профессии, поддержали?
– Мама всегда поощряла меня во всех начинаниях, куда бы я ни шел. Я в детстве занимался плаванием, единоборствами, цирковыми прыжками. Она меня всегда и везде поддерживала. Поэтому я никогда не чувствовал, что я занимаюсь не тем, чем надо.
– Раньше было очень жесткое воспитание в балетных училищах. Как вы считаете, должна ли оставаться такая система сейчас, она оправдана? Или от нее надо уходить? Как вы думаете, что нельзя делать по отношению к ребенку ни в коем случае?
– Я всегда против любого насилия, физического или морального. Но я бы заменил слово «жесткость» на слово «строгость» или «дисциплина». Потому что для нашей профессии очень важна дисциплина. Она должна быть у ребенка с самого раннего детства. Мы приходим каждый день к станку и мы должны заниматься. Если мы этого делать не будем, то мы быстро утратим форму и не сможем танцевать. Если ты выходишь на спектакль без класса и репетиции, то легко можешь травмировать неразогретые мышцы и связки. Все, что касается дисциплины и строгости, это обязательно.
Но я не вижу смысла в жестокости. Думаю, можно обойтись и без нее. И надо обязательно учитывать, что все люди разные. Есть дети из благополучных семей, которые пришли заниматься балетом, но у них нет большого желания, или они разбалованы. И они не хотят стараться, потому что есть родители, которые все их проблемы решат. К таким детям, на мой взгляд, подход должен быть более строгий, им нужно давать определенные трудности, заставлять проявлять силу воли. Чтобы они научились себя преодолевать. Ведь наша профессия подразумевает постоянное самопреодоление: ты преодолеваешь свою усталость, свои страхи, свое нежелание, свои эмоции.
И есть дети, например, из детских домов, или дети, которые уже натерпелись жизненных трудностей. К ним должен быть другой подход. Таких детей нужно поддерживать и заставить их поверить в себя. Если их еще начать упрекать, критиковать, осуждать, то ребенок замкнется, у него могут опуститься руки или проявятся агрессия и нелюбовь к профессии. Все индивидуально, и нет единого решения в воспитании. К каждому ребенку должен быть свой подход.
– Свою дочь вы видите балериной? Есть у нее данные?
– Я вижу у нее способности и задатки. Она взяла от нас с супругой (Анна Тихомирова – балерина Большого театра, прим.) самое лучшее. Я вижу, что она очень музыкальная и энергичная, у нее гибкое тело и хорошая стопа. Но я не стану силой тащить её в балет. Не стану и отговаривать. Я просто дам ей право выбора. Если ей это понравится, если у нее есть потенциал, то я ее поддержу и буду дальше всегда поддерживать.
– Иногда говорят, что сейчас уровень балета, самих постановок упал, и подготовка исполнителей иногда не соответствует роли. Вы согласны с этим мнением?
– Я думаю, что нельзя говорить о падении уровня. Артист может по-разному станцевать спектакль. У всех бывают удачные или неудачные выступления. Сейчас такая тенденция, что спектаклей выходит очень много. Не так, как было в театре несколько лет назад. Когда я пришел, то не шло такого количества спектаклей, ни в Большом театре, ни в Мариинском. Сейчас эта система как конвейер: спектакль за спектаклем. И артисты не всегда успевают переключиться с одной постановки на другую, не всегда успевают даже вжиться в новый образ. А ведь в каждом спектакле присутствует своя стилистика и хореография. В «Лебедином озере» работает одна группа мышц, а в «Сильфиде» присутствует датская школа, и нужно танцевать совсем по-другому. Нужно уметь перестроиться за два-три дня. Иногда и за один день. Перестроиться и физически для иной хореографии, и психологически для нового образа.
Кроме того, артисту нужно танцевать и классические, и современные балеты. Бывают ситуации, когда все зависит не от руководства театра, а от случая. Когда артист вынужден выручать. Так как идет очень большой поток спектаклей, а артистов на самом деле не так и много, как кажется. Возможно, из-за всего этого уровень каких-то спектаклей страдает и не соответствует ожиданиям насмотренного зрителя. Но я бы не стал делать таких обобщающих негативных выводов о всех спектаклях, это далеко не так.
– Вы сказали, что много спектаклей выходит, как конвейер. Это хорошо или нет? Для артиста. Успевают ли артисты восстановиться?
– Есть две крайности, две проблемы у артиста. Первая – нереализованность, когда никуда не ставят, дают играть мало спектаклей. Вторая — когда дают слишком много спектаклей. Мне кажется, для артиста лучше натанцеваться за время своей карьеры, чем недотанцевать. Когда есть возможность танцевать большое количество ролей, разной хореографии, бывают сложности. Но с опытом ты учишься распределять силы на репетициях: регулируешь, где можно не полностью выложиться, чтобы потом хорошо выступить на спектакле.
Сейчас очень интенсивный ритм работы. Артист может приехать из другого города или страны и с самолета сразу поехать танцевать спектакль, и той же ночью лететь обратно. Это не очень правильно, но бывают ситуации безвыходные. Когда нужна замена, а ее нет, и вызывают артиста из другого города.
Я бы не мерил такие ситуации по критерию «хорошо» или «плохо». Никто не мешает артисту сказать «нет». Если ты чувствуешь, что ты сейчас выйдешь на сцену и не сможешь танцевать по каким-то причинам (например, ты выложился на предыдущем спектакле, который был вчера), то можешь сказать, что я не могу, у меня травма или плохое самочувствие. Насильно выходить на сцену никто никого никогда не заставляет. Это твоя личная ответственность, ты отвечаешь за то, что будет на твоем спектакле.
– Вы сами ходите в театры как зритель? Можете ли вы кого-то выделить из современных постановщиков и исполнителей? Какие произведения, постановки произвели впечатление? Что-то посоветуете посмотреть неискушенному зрителю, гостю Москвы?
– Последнее время, когда у меня появился ребенок, и я стал танцевать очень большое количество спектаклей, у меня почти не оставалось времени, чтобы смотреть что-то еще.
Сейчас, во время карантина, у меня как раз появилось свободное время, когда я могу взглянуть на мир и с других сторон. Позаниматься тем, чем я хочу. Почитать что-то или посмотреть. Что-то сделать, что я очень давно хотел, но откладывал.
Мы все, конечно же, следим за коллегами. У нас сейчас в Большом театре должна была быть премьера балета «Времена года» в постановке молодых хореографов — Артемия Белякова и Антона Пимонова. Это молодые и интересные хореографы со своей новой работой, которую они не успели показать, так как начался карантин.
– Кроме балета вы интересуетесь другими видами искусства, оперой, драматическим театром, кино, живописью?
– Мне очень интересно кино. У меня уже был опыт съемок. Я сыграл Рудольфа Нуреева в фильме «Dance to freedom» (режиссер Ричард Керсон Смит, 2015 г. – прим.) Мне понравилась атмосфера съемок, актерская внутренняя жизнь, их переживания. Я попал в другое измерение. Это затягивает. После этого опыта я даже стал относиться иначе к тому, что я делаю на сцене в балете. Я так же увлекаюсь философией и психологией. Собираю и систематизирую информацию по воспитанию детей.
– Почему вы приняли решение сыграть Р. Нуреева в фильме «Танец к свободе»? Как вы попали в этот проект? Расскажите, пожалуйста, подробнее про этот опыт. Не боялись, что кто-то эту роль может воспринять негативно?
– Я никогда не отталкиваюсь от того, получится или нет. Я свое внимание направляю на созидание. Потому что, если подходить к чему-либо с сомнением, получится или нет, то наверняка не получится. Можно даже не пробовать. Когда в Россию приехал режиссер Ричард Смит, через пресс-службу театра мне передали, что он хотел бы со мной встретиться после урока. Он приехал в театр, посмотрел, как я занимаюсь. Потом мы сели поговорить и Ричард показал мне фотографию в журнале, заявив, что я профилем очень похож на Нуриева. Рассказал, что хочет снять фильм и приглашает меня принять участие в этом проекте. Потом он еще посмотрел «Жизель», где я исполнял партию графа Альберта, и тогда все очень быстро закрутилось….
У даже не раздумывал, соглашаться или нет. Сразу сказал «да», не зная до конца, на что согласился. Я знал только, что это документально-художественный фильм. Для меня это был вызов самому себе. В итоге я приобрёл неоценимый опыт из смежной профессии. К тому же так совпало, что я сыграл именно артиста балета, что сильно облегчало задачу. Когда я смотрю фильм, связанный с балетом, где играют актеры, которые никогда не занимались балетом, я сразу это замечаю. По походке, по движениям. Cразу видно, что актер пытается играть балетного артиста. И ты сразу ему не веришь.
Потом мне прислали контракт, и летом стали снимать фильм. Это был удивительный опыт.
– Искусство, на ваш взгляд, должно подстраиваться под зрителя или должно нести изначальную идею, заложенную постановщиком?
– Думаю, что подстраиваться всегда, — это не совсем правильно. Если тебе есть что сказать публике, то ты должен высказаться, не подстраиваясь под ожидания отдельных критиков или балетоманов. Когда танцуешь на сцене, нужно думать об образе и лучше вообще позабыть о публике. Мне так кажется, хотя я могу и ошибаться. Я могу привести пример, подкрепив свои рассуждения.
Как артист я пробовал танцевать по-разному. Я пробовал танцевать для зрителя. Например, мне руководитель говорит, что сегодня ответственный спектакль, приедут из министерства, нужно собраться и впечатлить. Или педагог, или семья говорит тебе «соберись». Когда с такими установками я пробовал собраться, спектакль не получался. Я понимал, что танцую не для себя, а для кого-то. У меня было странное ощущение, что я сам себя обманываю, я чувствовал себя расколотым, не цельным. А танец не про это. И когда я стал танцевать для себя, не ублажая публику, не пытаясь сорвать овации особо высоким прыжком или другим зрелищным па, то получалось хорошо. Это вообще неправильно — подстраиваться под кого-то. Это не про танец, не про искусство. Это не про то, что ты должен сказать с помощью своего героя. У спектакля есть сюжет. Есть режиссерская задумка, есть замысел хореографа, есть вложенная в образ твоя индивидуальность, а кроме того, на сцене есть и другие персонажи, с которыми надо взаимодействовать. Есть определенные каноны и академизм, которые мы стараемся всегда учитывать и вытанцовывать правильно. Но когда я играю спектакль, я проживаю своего героя. Честно. Я не думаю, понравится это моё проживание публике или нет. Я на это не ориентируюсь. Ублажать зрителя это совсем неправильный путь.
– Вам лично что ближе: современные постановки или классика? Имею в виду оригинальные постановки. Если классика, то нужно ли как-то менять, интерпретировать хореографию со временем?
– Хореограф имеет право поставить так, как считает нужным. Даже поменять что-то в сложившемся спектакле. Он может посчитать, что время изменилось, и нужно что-то другое сделать. Даже Ю.Н. Григорович многие свои балеты и отредактировал, и сократил. Когда к нам приезжал Джон Нормайер, и мы с ним работали над балетами «Дама с камелиями», «Чайка», «Анна Каренина», то так же многое меняли, адаптировали, сокращали, придумывали. Это нормальный творческий процесс.
– Какие партии вы мечтаете исполнить, есть ли еще то, что не станцовано, но очень хотелось бы?
– Я на самом деле всегда хотел, чтобы на моем творческом пути были роли и партии, которые будут ставиться вместе со мной или даже на меня. Станцевать не то, что уже давно поставлено, уже готовое. А то, что будет создаваться с нуля. Например, как балет «Герой нашего времени» или «Нуриев». Когда вместе с хореографом ты создаешь спектакль и хореографию. Когда приезжал Жан-Кристоф Майо, мы с ним создавали совершенно новый балет «Щелкунчик», адажио с Ольгой Смирновой.
Когда балет создается именно на артиста, на твою индивидуальность, на твою психофизику, на твое внутреннее состояние, ты понимаешь: это и есть искусство, которое рождается в данный момент. Такие партии для меня всегда очень яркие. Когда балетмейстер тебя чувствует, знает, обыгрывает всё лучшее в тебе, это очень приятно и очень ценно. Таких проектов я бы хотел танцевать побольше.
— Есть ли уже какие-либо мысли о том, чем заниматься после окончания карьеры? Преподавать, или ставить балеты, или заниматься шоу-бизнесом и телевидением?
– Я для себя решил, что попробую себя везде, а там будет понятно. Ничто не мешает разрабатывать разные направления. Я точно знаю, что это будет что-то, что рядом с балетом. Я могу что-то поставить, у меня уже был такой опыт. В качестве постановщика. Но, как я сам говорю, это было несерьезно и быстро. И всегда остается вопрос: а насколько ты честен с собой? Я могу легко и быстро поставить балет, одноактный вообще без проблем. Скомпилировать канву от разных балетмейстеров, с которыми я когда-либо работал. Создать подобное на базе накопленного опыта и знаний легко. Я чувствую, что здесь будет, например, от Пьера Лакотта, здесь Жана-Кристофа, здесь от Григоровича…. Я могу это быстро поставить. Но буду ли в этом я? Это спорный вопрос.
Можно преподавать. Можно попробовать себя на руководящей должности. Поработать в кино. Я разрабатывал дизайн балетной одежды совместно с «Grishko» — был и такой опыт. И это было интересно и увлекательно.
Как-то раз состоялся мой творческий вечер для общества любителей балета в Бахрушинском музее, после чего меня попросили повторить рассказ в Московском институте психоанализа. Я рассказывал о том, как я проходил свой путь, о своих трудностях, о страхах, о преодолении себя. Обычно артисты балета изъясняются языком тела, но по отзывам слушателей оказалось, что меня было интересно и слушать. Не скажу, что я открыл в себе выдающегося оратора, но для себя я сделал вывод, что могу поддерживать взаимоинтересный контакт с аудиторией.
Так что я уже пробовал разное. Но в первую очередь это должно быть интересно для самого себя, иначе не увлечься. Если человек что-то делает без желания, то это нехороший индикатор.
— А вы уже преподаете, пробовали?
– Я преподавал, но немного. Так как я все же артист и больше занимаюсь своим собственным танцем, у меня просто не было времени серьезно преподавать. Я давал мастер-классы, и не только в Москве и Роcсии.
— Если бы вы сами ставили балет, то чему он был бы посвящен, о чем бы он был?
– Недавно у меня состоялся творческий вечер во французском Довиле. На этот раз в форме гала-концерта. Мне не хотелось танцевать о себе и про себя. Я хотел рассказать зрителям, которые пришли в театр, о каких-то непреходящих ценностях языком танца. Хотел напомнить о дружбе, о семье, о любви, о красоте. Я понял, что человек из-за современного ритма жизни может потерять фокус на этих важных вещах. Это был не новый балет, а подборка из классических и современных номеров, а также стихотворений, которые, чередуясь, раскрывали важнейшие вехи на пути становления меня как артиста и вообще, как человека. Таким образом, я попробовал себя скорее, как режиссёр, хотя и сам исполнил добрую половину номеров.
— В Большом театре вы работаете с 2007 года и за это время работали с тремя педагогами-репетиторами. С Н. Цискаридзе, Н. Фадеечевым и В. Барыкиным. Можете выделить, что конкретно каждый из этих педагогов вам дал, чему вы у них научились? Каким профессиональным и личным качествам?
– На самом деле, педагогов было намного больше. Я поработал много и с другими педагогами: Акимов, Петухов, Ветров, Годовский и женские педагоги Большого Театра… Я могу и дальше перечислять. С некоторыми, может, раз или два, но они все большие профессионалы, я от них многое взял. Все они являются такими личностями в балете, у которых я учился и учусь по сей день. А В.Н. Барыкин для меня сейчас не только педагог и наставник, но и друг.
У меня есть такое мнение, что абсолютно успешных учителей нет. Вас никто не может научить, если вы этого не захотите сами. В первую очередь вы сами для себя являетесь учителем. Но для артиста важно, чтобы рядом был человек с большими знаниями и опытом, который делится и направляет. И, работая с таким человеком, ты начинаешь как-то иначе смотреть на свою профессию, ты прогрессируешь физически и душой, вы вместе начинаете творить и создавать чудо. Будет неправильно, если я скажу что-то одно про каждого. Все, с кем я когда-либо работал и работаю, наполняют моё сердце благодарностью. Во многом благодаря им я стал тем, кем являюсь сейчас.
Все, что мне говорят педагоги, я пропускаю через себя. Ошибаюсь или не ошибаюсь, экспериментирую. Ты пробуешь работать с разными педагогами и делаешь выводы. У каждого педагога есть свое понимание по положениям, по стилю танца, по жестам и поведению на сцене. Балет — это большое и объемное искусство, это целый мир. Иногда бывает так, что одно и то же, сказанное разными людьми, ты начинаешь оценивать с разных сторон и только тогда понимаешь, как это должно быть. Ни разу не пожалел, что с кем-либо работал.
– Какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать современный артист, чтоб быть 100 % востребованным в театре? Особенно молодой артист, после окончания хореографического училища. Как молодому артисту успешно устроиться на работу при такой большой конкуренции?
– Нет волшебного рецепта, чтобы точно попасть в Большой театр. Но есть вещи, которые даже посильнее врождённых данных. Красивые ноги, стопа, прыжок, линии, выворотность — всё это важно. Но, придя в театр, ты сразу понимаешь, что нужно очень быстро учить порядок тех спектаклей, которые ты танцуешь. Нужно быстро запоминать движения. Ты должен быть выносливым. Ты должен танцевать долго и разные балеты. У тебя должна быть уравновешенная нервная система. Ты будешь сталкиваться с большими трудностями, как физическими, так и эмоциональными. К этому всему нужно быть готовым.
В соцсетях я смотрю на студентов, которые показывают пируэты, элементы и трюки, которые тянут на мировые рекорды. А артисты Большого театра так не делают. Во-первых, у спектакля есть хореография, и такой элемент часто некуда вставить. Если ты выходишь на спектакль, ты должен понимать, что этот пируэт вообще проходящий, и все эти элементы проходящие. Зато есть другое, про что и зачем.
Артисту нужно быть готовым к тому, что такое сцена, что такое ритм. Мы на сцене всегда импровизируем, в том смысле, что даже если к тебе на репетицию придет дирижер и вы сверите темпы, то тот же дирижер и оркестр на спектакле могут сыграть не так, как на репетиции. Та же репетиция может быть гораздо быстрее или медленнее, нам приходится подстраиваться под ту музыку, что мы слышим в данный момент. Нужно чувствовать музыку и быть готовым танцевать этот ритм.
Если в какой-то момент спектакля ты чувствуешь, что больше не можешь, но знаешь, что у тебя есть еще акт, то ты все равно должен собраться и станцевать. Несмотря на усталость и внутреннее состояние, несмотря на то, что у тебя может что-то болеть, ты должен собраться, выйти и получить удовольствие.
– Чувствуете ли вы падение интереса современной публики к классическому искусству, репертуару? Что сейчас воспитывает людей?
– Я вижу некую цикличность, когда люди долго смотрят классические балеты, то они устают, и им хочется чего-то новенького. Потом они смотрят что-то новое, авангардное, чересчур современное, и хотят снова вернуться к классике. Я думаю, здесь важен баланс, чтобы был выбор. Угодить всем или даже большинству зрителей очень трудно. Но в то же время хореографу, как и артисту, не совсем правильно идти на поводу у зрителей или отталкиваться только от желания быть успешным и востребованным. Потому что балет это не про то, чтобы угождать.
– Какие ценности вы стараетесь донести до зрителей как артист, как готовитесь к роли? Как настраиваетесь на спектакль? Есть профессиональные секреты?
– Смотря, какой спектакль. Есть спектакль, где я играю определенный персонаж, и надо прожить роль. Здесь работа где-то психологическая, где-то эмоциональная. Я являюсь рассказчиком той истории, которая сейчас происходит на сцене. Где-то я играю и отрицательного персонажа, когда вытащить что-то из своего нутра не так просто. Например, ревнивца Леонта в «Зимней сказке» (За партию Леонта я был номинирован на «Золотую маску»). В «Спартаке» я играю Красса — личность очень непростую, психологически неуравновешенную. Но чаще мне достаются более близкие моей натуре романтические герои, такие как шекспировский Ромео или Арман в «Даме с камелиями».
Где-то есть абстрактные персонажи, в балетах, где показана красота и чистота танца, полет, вдохновение, эмоции в прыжке. Там все внимание на танце. На его технике, чистоте. Для подготовки важно все: и техника, и вдохновение, и эмоции. Балет — такое синтетическое искусство, где показаны разные ценности. Причем, в разных спектаклях свои. Это такое искусство, где мы отталкиваемся от посыла: для чего я вышел на сцену, что я хочу сказать зрителю. Даже в бессюжетных балетах и этюдах есть идея, которую нужно донести до зрителя. Возможно, это просто некая положительная энергия.
– А как выступать, если не твой день, и что-то не получается?
– Я скажу просто. Все мы люди и не всегда чувствуем себя хорошо. Но если ты в состоянии, несмотря ни на что, несмотря на усталость, — сделай всё, что ты можешь сделать, и тогда ты будешь в ладах с самим собой. Потому что сегодня ты сделал свой максимум. Получится оно или нет, но ты стараешься, чтоб это было как нужно, и выкладываешься по полной.
– Что вас вдохновляет и мотивирует в жизни и в работе? Что позволяет поддерживать свежесть восприятия работы, чтобы работа не стала рутиной? У вас есть хобби, увлечение, не связанное с театром?
– Мои главные мотиваторы — это моя семья. Моя жена и дочь. И то невероятное количество энергии, которое я от них получаю. Мне этой энергии всегда хватает. Мне даже не надо чем-то специально вдохновляться, я и так всегда окрылен ими. Когда моя двухлетняя дочь меня будит утром, целует и говорит: «Папа, вставай», и этот маленький человечек берет тебя за палец и ведет на кухню делать кофе, ты такие чувства испытываешь. Это такое счастье. И ты просыпаешься с улыбкой каждый день. Это очень настоящие вещи. Ты ощущаешь богатство жизни в ее простоте. Проявление счастья, любви, доброты. Cемья — это самое большое вдохновение. А дети – это чудо.
Я иногда так же черпаю вдохновение в книгах, музыке, фильмах. Я очень люблю смотреть кино. Музыка, которая попадает под твое состояние, тоже вдохновляет. Не важно, классическая или современная. Я все время ищу и нахожу вдохновение. Иногда в других людях, с которыми общаюсь.
– Есть ли человек, на которого вы ориентируетесь и профессионально, и нравственно?
– У меня есть знакомая семья. Я не могу называть их имен. Когда я их увидел, то понял, что такое вообще возможно. Когда ты видишь двух красивых людей, которые умеют любить, умеют дружить, воспитывать четверых замечательных детей и при этом управлять огромным бизнесом, — понимаешь, как можно быть вовлеченным в эту жизнь полностью и без остатка. И они являются для меня примером. И когда я увидел, что на этой планете есть такие люди, мы сами с Аней посмотрели друг на друга, и появилась наша дочка. Мы поняли, что важно соблюдать баланс творческой реализации и личной жизни, и мы стремимся прожить наши жизни в этой гармонии. Так что есть достойные примеры, не один человек даже.
Беседовала Анна ВОРОБЬЕВА,
Фото – Дамир ЮСУПОВ, Давид МАХАТЕЛИ, NYCDANCEPROJECT и из личного архива Антона ОВЧАРЕНКО
