Александр Толокин кропотливо и бережно упаковывает скульптуры одного из самых самобытных русских скульпторов XX века Степана Эрьзи, расхаживая по выставочному залу Эрьзя-Центра в белом халате. Издалека его можно спутать с медиком. В руках не хватает только хирургических инструментов. Хотя нет, стойте, вот и они: пинцет или ватная палочка для удаления… пыли, а вы о чем подумали?
Александр Николаевич единственный в мире реставратор произведений искусства из субтропического дерева кебрачо, которое произрастает в Аргентине. Сначала реставрировал работы мастера в Музее Эрьзи в Саранске, потом в составе коллектива Международного фонда искусств имени С.Д. Эрьзи отправился по всему миру спасать наследие художника. Он вернул к жизни десятки произведений скульптора и сделал с них копии по авторской методике. Сегодня этот удивительный человек готовит экспонаты с постоянной экспозиции Фонда к большой выставке «Эрьзя. История одной коллекции», которая пройдет в Перми с 12 июня по 13 июля. Нам удалось задать ему несколько вопросов о том, как верно поставить диагноз произведению и сохранить его на столетия вперед.
— Александр Николаевич, вы сейчас готовите экспонаты к перевозке на выставку «Эрьзя. История одной коллекции» в Пермь. Так тщательно упаковываете все. Скажите, насколько такое путешествие критично для скульптур?
— Некритично, но, конечно, любая транспортировка влияет на дерево. Оно должно дышать, а в пути произведения в закрытом виде. Наши экспонаты выдержат, потому что дорога займет двое суток. Главное, чтобы сильных температурно-влажностных перепадов не было.
— Как вы готовите экспонаты? Покрываете их чем-то?
— Нет, я осматриваю их, обеспыливаю.
— Что самое страшное для произведений, изготовленных из дерева? Особенно, кебрачо?
— Самый главный разрушитель — это пылевые загрязнения. Для дерева вообще, не только для кебрачо.
— Надо же, казалось бы, обыкновенная пыль.
— Да. Пыль, соприкасаясь с влагой, которая находится в воздухе, абсорбируясь с газами внешней среды, которые попадают в помещение через окна, двери, незаметно для нас преобразуется в кислоты, которые микроскопически оседают на дереве в виде беловато-зеленоватых налетов, так называемых высолов, которые разъедают материал. При избыточной влажности воздуха также могут появляться плесневые грибковые образования. А при недостатке определенной влажности и повышенной температуре воздуха дерево пересыхает, происходит растрескивание. Колебания температурно-влажностного режима, особенно резкие, приводят произведение к преждевременному старению. В стабильных же условиях дерево стареет естественно: оно тускнеет, жухнет. Также опасность представляет жук-точильщик.
— Он живет в скульптурах?
— Нет, он погибает со временем, когда в дереве не остается питательных веществ. Но к тому времени он успевает сделать большое количество отверстий, ходов в породе. В работах Эрьзи я часто встречал его следы. Конечно, жука самого уже не было. Однако из некоторых произведений приходилось извлекать тельце погибшего насекомого. Оставленные им отверстия заделывают, особенно если они портят внешний, то есть экспозиционный вид.
— Но все трещины заделывать не обязательно?
— Нет. Главное сделать так, чтобы они дальше не расходились. А это зависит от стабильности температурно-влажностного режима. Глубокие трещины заполняются микалентной бумагой, смоченной спирто-клеевым расствором, чтобы избежать попадания загрязнения во внутрь. Поверхностные же, неглубокие трещины, если они портят экспозиционный вид, заделываются мастикой. Например, на лице, я делаю ее под цвет.
— В чем особенность ухода именно за кебрачо? Ведь это аргентинская порода дерева.
— Кебрачо любит воду, потому что произрастает в условиях повышенной влажности, в Аргентине. Если нашим привычным породам (орех, ясень, дуб) нужна влажность порядка 60-70 процентов, то субтропическим деревьям необходимо чуть больше. Это дерево склонно к пересыханию. Оно незаметно, микроскопическими частицами осыпается, на нем образовываются сетчатые растрескивания. Со временем из произведений могут выпадать целые куски. Поэтому для лучшей сохранности работы консервируют.
— Вы единственный в мире реставратор дерева кебрачо. Скажите, возрождение какой скульптуры было наиболее трудоемким?
— Каждая скульптура индивидуальна. Но, например, с Портретом Орасио Кироги была настоящая эпопея. Дело в том, что эта работа Эрьзи хранилась в гроте, который находился на берегу реки Уругвай. Там была постоянная сырость. Дерево впитывало избыточную влажность, к которой примешивались газы окружающей среды. Конечно, это все отрицательно влияло на произведение. Когда владельцы скульптуры это увидели, перенесли ее в музей Орасио Кироги, в помещение. Однако процесс разрушения уже начался, его было сложно остановить. Дерево стало высыхать, в некоторых местах даже появилась рыхлость. Эти участки пришлось укреплять. Кроме того, внутри скульптуры же стояла металлическая колба с прахом поэта. Ее пришлось демонтировать, а под ней была масса загрязнений: пыль, грязь, паутина.
— Какая скульптура у вас сейчас на реставрации?
— Это недавнее приобретение фонда — «Женская голова». Она в целом в удовлетворительном состоянии, только в месте, где шея, у нее «ходит» один кусок с угрозой выпадения. Если работа будет храниться в ненадлежащих условиях, то он скоро может выпасть. Дело в том, что там находится природный нарост. Мы же знаем, что Степан Эрьзя любил в своих скульптурах оставлять необработанные участки. Однако они подвержены большему разрушению. Некоторые места, на которые падает солнце выгорают, высветляются. Поэтому не рекомендуется хранить произведения вблизи отопительных приборов, на открытом солнце.
— А некоторые скульптуры Эрьзи напротив темные. Почему?
— Я это заметил еще когда работал в Музее Степана Эрьзи. Мы собирали реставрационный совет, обсуждали, пытаясь выяснить, что это такое. Было ощущение, как будто работа обгорела. Когда я был в Аргентине последний раз, реставрировал произведение мастера в частной коллекции, мне подсказали, что из кебрачо также делают краситель. Он в виде порошка, вещество называется танин. Я привез его в Россию. Интересно, что порошок сам рыже-красного цвета, а когда его разводишь водой, становится красно-коричневым, темным-темным. Чем больше добавляешь, тем плотнее. Само вещество имеет клейкую структуру. И мне пришла в голову мысль, когда дерево спиливают, в нем кристаллизуется сок, содержащий танин, превращается в порошок. Потом, когда на это вещество попадает вода, оно становится таким плотным, темным, придает материалу цвет обгоревшей древесины. И в «Аргентинце» на обратной стороне, я обнаружил такой же участок. Он очень-очень тёмный был. Я его промыл водно-спиртовым раствором, и он приобрел естественный вид.
— Исходя из логики, наверное, в коллекции Фонда самое слабое место — мемориальные стволы, которые Эрьзя привез с собой из Аргентины. Это ведь необработанный материал.
— Конечно. Во-первых, это природный необработанный материал. Мы не знаем, в каких условиях они хранились. Лежали в земле, в сырости, потом наоборот высыхали. Такие перепады, конечно, сказались на их состоянии. Поэтому приходилось тщательно их очищать, удалять загрязнения, проводить консервацию.
— Ваша работа требует детального знания материала. Кебрачо сложнее реставрировать, чем другие породы деревьев?
— Мне сложно сказать, я в основном и занимался кебрачо. Дело в том, что сначала проработал 18 лет в музее, и вот уже в Фонде сколько. Дерево нужно знать, со временем изучить, чтобы на глаз определять опасности выпадения или прогнозировать возможные утраты и разрушения. С этой породой мало кто работал. Эрьзя один из немногих, поэтому и специалистов мало. Тем более работа должна увлечь человека, он должен полюбить ее, испытывать радость от того, что ему удалось восстановить произведение своими руками. Ведь это очень приятно осознавать, что у тебя получилось продлить произведению искусства жизнь. Именно твоя работа позволит будущим поколениям увидеть скульптуру того или иного мастера. Эта увлеченность проникает постепенно и человек влюбляется в труд реставратора.
Фото предоставлено пресс-службой Международного фонда искусств имени С.Д. Эрьзи
