3 августа Студия Ивана Старостина представила видеопроект, посвященный судьбе усадьбы С.В. Рахманинова «Ивановка». Разрушенная до основания во времена крестьянского восстания на Тамбовщине, усадьба великого композитора обрела новую жизнь благодаря школьному учителю, подвижнику Александру Ермакову (1951–2022), который посвятил делу возрождения пятьдесят лет своей жизни. Летом этого года в усадьбе была создана пьеса-летопись истории «Ивановки», автором которой стал профессор Московской консерватории и Академии музыки имени Гнесиных Андрей Микита. С этого момента историю возвращения Дома Рахманинова можно увидеть в нотах и услышать в музыке. Посвящена эта пьеса Александру Ермакову.
В дни онлайн-премьеры видеопроекта мы побеседовали с его создателем, Иваном Старостиным. Сегодня же мы продолжаем тему «Возвращения Дома» в диалоге с Андреем Микитой, который впервые в музыкальном искусстве перевел историю «Ивановки» на язык музыки.
– Андрей Иштванович, не скроем, эта возможность интервью для нас – действительно уникальна. С одной стороны, мы очень близки миру современной музыки и погружены в этот мир; с другой стороны, беседа с композитором для нас – явление редкое, потому хочется затронуть множество самых разных творческих вопросов. Давайте начнем от первых шагов в сфере музыки, первых композиторских опытов, которые начинались очень рано, в Вашем детстве. Приходила ли в то время мысль, что однажды Вы станете профессором нескольких творческих вузов, известным композитором, в наследии которого – более 100 опусов?
– Я начал сочинять музыку с четырех лет. Мой отец был хоровой дирижер, в доме стояло пианино, я на нем пытался подбирать какие-то знакомые мелодии, импровизировал. Несколько раз мои импровизации сложились во что-то цельное, и эту музыку моя мама записала нотами, поскольку я не умел тогда ноты писать. Первое сочинение, как мне помнится, называлось «Вальс». Несколько пьес, сочиненных мною в четырех-пятилетнем возрасте, мама направила известному советскому композитору Дмитрию Кабалевскому – он считался специалистом по детскому музыкальному образованию. Кабалевский ответил, что пьесы симпатичные и надо заниматься музыкой. С этого и началась моя музыкальная жизнь – именно с сочинения музыки, а не с игры на инструменте. Конечно, в детстве не думаешь о преподавании, о профессорстве, но я уже тогда мечтал, что буду знаменитым композитором, на работу не буду ходить, а буду свободным художником, как Бетховен.
– Сочинение музыки в детстве – интересная и увлекательная игра? Или Вы ощущали серьезность момента?
– Нет, это не игра, я думаю, это осознанная конкуренция с великими композиторами, музыку которых ты исполняешь, обучаясь параллельно игре на каком-нибудь инструменте. Мой первый педагог по композиции, Валерий Арзуманов, известный ныне французский композитор, ранее – ученик Оливье Мессиана, говорил на наших занятиях: «Это место у тебя похоже на фрагмент из такой-то сонаты Бетховена». Я разыскивал упомянутую сонату Бетховена, искал этот фрагмент, сравнивал… То есть, можно сказать, я с Бетховеном конкурировал с самых ранних лет! И мой интерес, и моя любовь к Бетховену остались до сих пор, и до сих пор я у него учусь.
– Пабло Пикассо говорил: «Каждый ребёнок — художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста». Представим: погруженный в искусство юноша-композитор, все более соприкасающийся в своем взрослении с жизненными реалиями — далекими от высокой поэтики и подчас щедрыми на испытания… Как выстоять хрупкому творческому человеку и сохранить в себе художника? Что помогало Вам сохранить Ваше творческое «я»? В чем была Ваша опора при встречах с жизненными испытаниями?
– Не берусь давать рекомендации, могу рассказать только о себе и о своем опыте. В Советском Союзе членство в организации под названием «Союз композиторов» давало очень большие привилегии – и, в общем, хороший уровень жизни. После распада СССР вся эта система поломалась; академическая композиция была совершенно не востребована. Кто-то стал писать массовую музыку, многие сориентировались на западные гранты и заказы, но там нужно было создавать музыку отнюдь не русскую, и не в русле традиции. Я по такому пути не мог пойти, потому что творчество для меня – деятельность совершенно естественная и искренняя, в которой невозможно лгать. Что меня поддерживало и спасло как музыканта – это вера. К вере, к христианству, я пришел в зрелом возрасте, и после этого мое мировоззрение обновилось, и я стал смотреть на мир по-новому, как будто в первый раз, как ребенок. Мне кажется, именно это второе рождение и дало мне непосредственный взгляд на мир, и жизненные испытания не смогли исказить моё мировоззрение. Именно вера позволила мне сохранить мое творческое «я».
– «Минута творчества есть минута великого священнодействия», пишет Виссарион Белинский. Как течет время композитора? Это иной временной континуум, в котором теряется связь со временем реальным? И какой путь необходимо пройти по направлению к той самой минуте великого священнодействия?
– Не весь процесс творчества, конечно, сакрален… Но, безусловно, минута озарения, вдохновения, осенения свыше – это незабываемое ощущение. Время в процессе творческой работы течет совсем по-другому – кажется, что сочинял десять минут, а прошло несколько часов. Свой метод работы я называю «методом погружения». Несколько дней я погружаюсь в звуковой мир будущего сочинения, в его интонационную и эмоциональную атмосферу. У меня появляется план, концепция, драматургия, гармонии и интонации, но пока это все на стадии склада строительных материалов. Нужен Архитектор, чтобы построить из этого Дом. Я как то прочел у Леонида Сабанеева [русский музыковед, композитор, музыкальный критик – прим.ред.], как Александр Скрябин описывал свой творческий процесс – и у меня что-то похожее происходит. Как во время грозы накапливается напряжение между небом и землёй, которое разрешается вспышкой молнии, так и человек концентрирует свою творческую энергию и, достигнув определённой точки напряжения, получает от Творца ответ, который мы называем озарением. Ты получаешь сгусток нематериальной всеобъемлющей информации, у тебя в ладонях пригоршня животворящей воды, и твоя задача – не расплескать её, донести до других, т.е. максимально адекватно материализовать её в доступных тебе (и обществу) средствах. Вот это умение материализовать нематериальное и должно называться термином «профессионализм», а не только искусство комбинирования элементов. Сам сакральный процесс – мгновенен, но подготовка к нему и реализация полученных ценностей могут быть очень долгими. Момент озарения – это ни с чем не сравнимое счастье. Не сравнимое ни с какими житейскими удовольствиями. Иногда мне задают вопрос: «Вы счастливы?», имея в виду семью, карьеру и успехи. Отвечаю, имея в виду творчество: «да»!
– Как течет время в усадьбе Сергея Васильевича Рахманинова «Ивановка», где Вы работали этим летом? Это первый Ваш опыт композиторской работы в усадьбе с великой историей?
– Да, я впервые работал в исторической усадьбе. И, признаться, не знаю, где еще могли бы быть предоставлены такие условия. «Ивановка» – во всех смыслах уникальное место. А время текло, как я и говорил, с разной скоростью, у меня медленно, а вокруг – быстро.
– Анализируя этот опыт, как Вы ответите на вопрос, почему творческие люди устремлялись в усадьбы – отдаленные уголки, столь синонимичные теперь понятию «колыбель русской культуры»?
– Конечно, творцы уезжали в усадьбы от суеты городской. Хотя для реализации плодов своего творчества, конечно, нужно находиться в большом городе, желательно в одной из российских столиц. В «Ивановке» я смог оказаться в ситуации прошлого времени, в тишине, спокойствии, сосредоточенности, наедине с природой и со своими мыслями… И хватило силы воли отключить мобильный телефон!
– Многие усадьбы-колыбели были утрачены; далеко не многим было даровано возрождение. Страшнейшая страница Дома Рахманинова – тотальное уничтожение в 1920-х годах. Необъяснимая глава истории Дома – пятидесятилетний труд школьного учителя, который по воле случая или провидения оказался в этих краях в двадцать лет и взялся за восстановление утраченной усадьбы. В видеопроекте «Возрождение Дома» Вы рассказываете, что подвижнику Александру Ермакову удалось восстановить не только строения, вернуть Дому аутентичные предметы, но и сохранить дух Рахманинова. И именно о Вашем ощущении Дома Рахманинова хотелось бы побеседовать. Какой открылась Вам возрожденная «Ивановка»? Чем впечатлила?
– Конечно, это чудо, что нашелся человек, Александр Ермаков, который посвятил всю свою жизнь возрождению Ивановки и смог это сделать! Много судьбоносных случаев, которые ему помогли – это обретенные документы и планы усадьбы, сохранившиеся описи, сделанные совсем по другому поводу, но помогавшие ему восстановить усадьбу, вернуть предметы домашнего быта, и так далее. Но, казалось бы, все постройки относятся к нашему времени, что здесь исторического? В чем заключается феномен истинности и силы этого пространства?
Мне кажется, дело в том, что возвращенные предметы, возведенные стены, сады, деревья, дорожки парков впитывают эмоции людей, которые сюда приезжают. В церковном лексиконе есть понятие «намоленность», когда множество людей долго молится в каком-нибудь храме и тем сакрализует его. Такая же намоленность сконцентрирована в Ивановке, потому что туда беспрерывно приезжают музыканты, которые пропитаны музыкой Рахманинова, там бесконечно звучит музыка Рахманинова, и вживую на концертах, и в записи, ибо в течение дня в парках звучит музыка в исполнении Рахманинова. И это дает жизнь и одухотворённость этому месту. Так очень редко бывает, и действительно, невероятно, как все компоненты здесь сложились.
– Вы перевели историю усадьбы «Ивановка» на язык музыки, и это, насколько нам известно, происходит впервые. С чего будущим исполнителям Вашей пьесы «Возвращение Дома. Рапсодия на тему сирени» начинать свою работу? С глубокого обращения к истории Дома Рахманинова, которое позволит глубоко проникнуть в художественный мир Вашей пьесы или же с изучения самой пьесы, в которой они услышат мир «Ивановки», неповторимый голос ее истории и мощную духовную потребность встреч с «Ивановкой» в реальности?
– Чтобы глубже понять не только мою пьесу, но и любую другую музыку, необходимо изучать многое – в том числе, и биографию композитора, и место, где было написано то или иное произведение. Должен сказать, что я не писал хронологию в чистом виде, я выражал свои мысли, ощущения, переживания по поводу истории этого места. В моей пьесе много аллюзий и выходов совсем в другие стилистические сферы – там можно услышать отзвуки и Баха, и Мусоргского, и Римского-Корсакова, и Бетховена. Там есть идеи, связанные даже с творчеством Андрея Тарковского. Поэтому для адекватного прочтения моей пьесы нужно иметь определенный культурный кругозор. Думаю, что в издании сочинения, которое, надеюсь, осуществится, я напишу предисловие, где постараюсь рассказать о тех символах, которые я сознательно вкладывал в эту пьесу. Безусловно, там есть и символы, которые проявились помимо моей воли; когда я находился в ауре «Ивановки», что-то рождалось мимо сознания, напрямую. Конечно, в «Ивановке» нужно побывать музыканту любой специальности, даже необязательно любителю Рахманинова. Побывать лично, потому что это место действительно соединяет с Горним миром, и с русской историей, и с русской культурой.
– Каким Вы слышите современный мир? Предпочтительное для Вас звучание современного мира – какое?
– Вопрос философский, отвечать можно бесконечно… Скажу коротко так: мир современный, воспринимаемый через призму звуков, для меня, в принципе, однообразен. Гигантское количество информации – звуковой, графической и прочей, но звуковой, прежде всего, всё это сливается в назойливый шум – и это касается и гармонии мира, и его ритмов… Хочется от всего этого закрыться, хочется тишины. В музыке, кстати, многие направления сейчас движутся в эту сторону, в сторону тишины. Единственное, что может помочь пробиться твоему голосу сквозь этот шум – это интонация, и, прежде всего, интонация родного языка. Сейчас мы все знаем несколько языков – и интонация в этой сфере нивелируется. Например, молодые люди часто говорят по-русски, но с интонациями, пришедшими из каких-то других языков. И, чтобы звучание мира, рождающееся в творчестве, и реальное, и такое, каким бы ты хотел его слышать, имело ценность и силу воздействия, надо заботиться о своем языке, о естественности его интонирования, как в своей речи разговорной, так и в речи музыкальной.
– Вы преподаете в нескольких высших учебных заведениях, передаете свой опыт талантливым студентам, которые только обретают свой творческий почерк. К каким творческим горизонтам Вы предложили бы стремиться выпускникам композиторских факультетов?
– Выпускникам композиторских факультетов я бы посоветовал, приобретая все возможные профессиональные знания, прислушиваться к голосу своего сердца, своей души, не стараться кому-то подражать, удивить… Быть искренним, быть самим собой… Тогда только современный композитор имеет шанс быть услышанным и востребованным.
