В «Театре на Юго-Западе» состоялась премьера. Борис Васильев. «В списках не значился». В знаковый, трагический для нашей страны день – 22 июня. Давайте признаем честно: страшнее даты в нашей истории не было, и память об этом дне не удастся стереть ещё долго-долго. Режиссёру и автору инсценировки знаменитого романа Максиму Лакомкину удалось блестяще пройти между Сциллой и Харибдой, не качнувшись ни в сторону бездумного патриотизма, ни в сторону рискованной оппозиционности, он сделал абсолютно современный и в то же время идеальный ретро-спектакль, посвящённый исключительно событиям той Великой войны, режиссёр полностью избежал каких-либо даже намёков на аналогии с нашим временем. И это здорово. И также очень хорошо, что не поменяли название. А главное, спектакль получился совершенно «васильевским», притом, что Борис Львович никогда не писал пьес, ну, то есть почти никогда. Он был прекрасным прозаиком и выдающимся киносценаристом, а в театре его многократно и успешно переосмысливали другие. Постановки исчисляются десятками, и их становится всё больше. Жаль, что я не видел знаменитого спектакля Марка Захарова в инсценировке Визбора. Жаль. Тогда было не просто попасть в «Ленком».
Но я счастлив, что сегодня посмотрел новый спектакль «Юго-Запада». Так уж вышло, что я смотрел даже не премьерный показ, а первый прогон «для пап и мам» накануне – 21 июня. Но всё было по канонам – и огромный рекламный щит, и полевая кухня перед входом на улице, где всем желающим предлагали чай и кашу с мясом, а внутри, в буфете, до начала действия пели в буфете песни военных лет, наливали фронтовые сто граммов под чёрный хлеб с салом и с селёдкой, и даже буфетчики были в аутентичной военной форме. Антуражно, стильно, создаёт правильный настрой. Но, в общем, ничего особенного. «Таганка», например, устраивала подобные представления ещё при советской власти.
А вот сам спектакль получился особенный. Удался авторский спектакль Максима Лакомкина – ведь он не только режиссёр и автор пьесы, он ещё и художник-постановщик. Оформление сцены лаконично, доминантой служат три пьедестала, на которые поочерёдно поднимаются все актёры, а важным дополнением становятся подсвеченный задний план, откуда, словно из разломов в подвалах разбомблённой крепости то и дело появляются различные персонажи, да ещё свисающие с потолка гроздьями условные белые аисты, невольно напоминающие зрителю трагических бумажных журавликов Хиросимы. Ассоциация не случайна – в первые дни войны людей погибло куда больше, чем в ядерном кошмаре августа сорок пятого.
Действие, происходящее на этой сцене, удивительно точно передаёт самую суть книги Васильева, её дух, её атмосферу. Из романа перенесены в спектакль главные фразы и главные эпизоды, помогающие понять авторский замысел, взглянуть на него по-новому и осознать всю бездонность этой вечной темы – вопиющей несовместимости человеческих надежд, мечтаний, планов, самой основы человеческой жизни с чудовищным кошмаром войны, сотканным из несправедливости, лишений, жестокости и циничных насильственных смертей. Пожалуй, изо всей советской лейтенантской прозы никто сильнее и пронзительнее, чем Борис Васильев не написал об этом. И режиссёр сумел войти в резонанс именно с этим нервом книги.
Я долго гадал, идя в театр, как же будут поставлены сцены боёв. Решение найдено оптимальное. В спектакле нет боёв, нет стрельбы и взрывов, даже сцена насилия всего одна – убийство Мирры, как самый жуткий эпизод и в книге, и на сцене. И это верно – этот шок необходим. А всё остальное – всего лишь сцены, предваряющие войну, и сцены между боями. Я не раз говорил с участниками войн, в том числе и той самой Великой Отечественной войны. Они практически никогда не вспоминают бой, не вспоминают, как их забрызгивало кровью и ошмётками тел, не вспоминают, как сами убивали людей, особенно в рукопашной. Они вспоминают моменты передышки, переезды, разговоры, шутки, сны… Спектакль и об этом тоже. Но главное, он о людях, попавших в беду, о чудовищной человеческой трагедии, какой всегда является война. Это – не о победителях. Летом сорок первого года победителей не было. Победители появятся позже – под Москвой, под Сталинградом, под Курском, под Берлином. В Брестской крепости не было победителей. Там были непобеждённые. Вот почему самая главная фраза из романа оказывается и самой главной в спектакле, и звучит она как бы в центре композиции: «…Человека нельзя победить, если он этого не хочет. Убить можно, а победить нельзя». Герой произносит эти слова, стоя на пьедестале. Он, вне всяких сомнений, достоин стоять на нём. Но даже этот центральный пьедестал на сцене нарочито принижен, и стоит Николай Плужников на нём, ссутулившись, и опустив глаза. Он считает, что ему нечем гордиться. Правильно считает, не надо простую честность смелостью называть. Но другие потом обязательно будут им гордится. И это тоже правильно. Потому что человек, прошедший вот такой кошмар и оставшийся человеком – это практически святой.
Пока я смотрел спектакль, я испытывал удивительное чувство погружения в прошлое, не только в то, далёкое, которого я не застал и не знал, разве что по книгам и фильмам, но и в своё личное прошлое, в своё детство, книга-то вышла почти полвека назад в 1974 году в журнале «Юность». Именно тогда я и читал её, и сочинение в школе писал на свободную тему именно по этой книге. Впечатление было потрясающее, и теперь оно вспомнилось – именно то, детское, трепетное. Оно было совсем другим, конечно, я не всё мог понять в свои четырнадцать лет, но оно было настолько ярким, что накладывалось теперь на сегодняшнее, новое впечатление. И потому эмоции просто зашкаливали. А после спектакля ко мне вдруг подошла моя одноклассница – актриса Александра Ровенских, оказавшаяся на премьере, разумеется, не случайно, ведь она – дочь легендарного Бориса Ивановича Ровенских, учителя не менее легендарного Валерия Беляковича, основателя Театра на Юго-Западе. Но я-то не знал об этом, мы не виделись много лет, а она – чего уж скрывать спустя столько лет! – была моей первой любовью, и она тоже именно тогда читала книгу Васильева… В общем , это был уже эффект разорвавшейся под черепом бомбы… Всё не случайно, всё так причудливо переплелось! А ведь с Борисом Львовичем мы дружили домами больше десяти лет, и на спектакль я пришёл вместе с его сыном… Но тут уж такое лирическое отступление. А по сути я хотел вспомнить своё детское восприятие одного очень важного эпизода и в книге, и в спектакле, когда Плужников не может, не находит в себе сил выстрелить в потные спины поверженных, трясущихся фашистов и отпускает их живыми, а на следующий день они приходят и сжигают напалмом людей, спрятавшихся в подвале. Тогда я был уверен, что это слабость и ошибка героя. О, как переворачивал мою душу этот эпизод! Я даже, перечитывая книгу много лет спустя, продолжал считать так же. И только сегодня, посмотрев спектакль, я понял, что Плужников не мог поступить иначе, и в этом не слабость его, а сила. Люди, которых сожгли фашисты, всё равно погибли бы, днём раньше, или днём позже, а он, отказавшийся, стрелять в спину, остался самим собой, остался Человеком. Непобеждённым. Именно поэтому и сумел выжить и подняться на свой пьедестал.
На таких словах можно было бы и закончить. Достаточно эффектно. Но хочется сказать ещё об одной изумительной режиссёрской находке. Все актёры на сцене с первой и до последней сцены, а особенно в середине действия выглядят весьма причудливо и в костюмах, и в манерах, и в лицах — что-то среднее между пациентами дурдома и уродливыми мучениками с картин Брейгеля или Босха. И живые ходят, как мёртвые, и мёртвые – как живые, грань между жизнью и смертью размывается. Но поскольку не всё и не всегда так мрачно по ходу пьесы, то вспомним ещё и всяческих чудаков, бредущих берегом моря, из фильмов Феллини. Стилистически эти странные герои с их плясками на гробах в прологе и эпилоге как раз оттуда. В любом случае, никакого пафоса и героизма – раскрытые рты, выпученные глаза, бессмысленные улыбки, растерянность, страх, уныние, дрожь… Это – правда войны. Война – это безумие. Таков ещё один мессидж зрителю.
Короче, спектакль удался: честный, сильный, яркий. И не хочется заниматься «ловлей блох». Конечно я мог бы найти и недостатки, и недоработки. Конечно, были оговорки и ошибки. А как их может не быть на первом прогоне? И, безусловно, можно и нужно поработать ещё и с мизансценами, и с жестами, и с интонациями актёров.
Но спектакль действительно удался, и все его создатели остаются непобеждёнными.
Антон МОЛЧАНОВ, писатель
