…Невыносимая услада читать эти строки о давних временах. «Встают тени… Умер Александр, поговорим о нем? Или лучше выпьем?» Примерно так ведет автор «античный» разговор с читателем о Македонском. Или собеседником. И уж точно не с женой за вечерним чаем. К его циничным комментариям привыкаешь, перепады настроений простительны. Словом, затягивает. Роман «Огненный царь» Александра Айзенберга вообще похож на захватывающий травелог, в котором серьезное путешествие во времени оказывается веселой прогулкой по страницам забытых книг.
Александр Айзенберг. Огненный царь. — СПб.: Алетейя, 2022
У Гаспарова, помнится, тоже был подобный «одесский» колорит в духе ссоры Балаганова с Паниковским (автор романа, кстати, родом из Одессы). «Главк Сминфиад отличался скромностью во хмелю. Однажды, когда на исходе симпосия Херсий, взявши его за грудь, начал, по обыкновению своему, вопрошать: «А ты кто такой?», то Главк, побледнев, но нимало не смутившись, ответствовал: «Я — вымышленное лицо». Скажете, так не бывает? Кажется, годы недавнего прошлого годы должны были убедить нас в обратном. В тех же «Записках и выписках» упомянутого автора. «Доска на главной улице в Варшаве: «В этом доме в 18** гг. жил лицо пан Вокульский, вымышленное лицо, бывший повстанец, бывший ссыльный, затем варшавский житель и коммерсант, род в 1832 г.»
И почти всегда в «Огненном царе» это похоже на репортаж. И никогда – с Олимпийских игр. Какие уж тут игры, успевай только запоминать кто за кем ушел в царство Аида. «Гектор оказался за стеной. Увидел Ахиллеса… и побежал… Какой же ужас он испытал, увидев такого противника… не со стены… рядом. Он пытался убежать от лучшего бегуна ойкумены… Почему… Почему он вышел за стены Трои?.. Он не мог убежать. Никак. Мы ничего не знаем о том, попытался ли он вернуться в Трою… и ничего не знаем о том, а открыли ли ему ворота?.. Измена… предатели… «и какой божественный план с другой стороны.
Хотя, игры – в основном, царские, в романе тоже бывают. Филипп орал во всю свою глотку горца: «— Миртала — говоришь! Мир-тала!.. Миртала!.. И, свалившись с нее, выдохнул: — Ты — Олимпиаc!.. Олимпиада… Олимпиаc!» И главное, все так по-человечески, цари ведь тоже люди, если помните. Вот вы говорите, царь, царь, а им ведь молоко надо было давать за вредность, вспомнили? Особенно с утра. «Царю было нехорошо. Плохо ему было. Вчера он напился… А была же брачная ночь… Все равно напился. И ему было плохо. Но как он пил вчера!.. Ой! Плохо! Никаких сил. Надо бросать пить. Пить надо… Бросить пить? С ума что ли он сошел? Такую глупость подумать! Ни за что!»
Но это, уточним про папу, а сам Александр, о котором далее речь в романе, на самом деле, ни-ни. И хоть не спартанской был закалки, ведь всего лишь Македонский, но не пил, не курил, с женщинами не водился, а в детстве нянька даже карманы обшаривала, чтобы конфеты не прятал. Поспит, бывало, до обеда, встанет, помолится, поплачет, да на коня (еще не Буцефала), а то и в баню. Но тоже без излишеств нехороших. «Когда Александр увидел всякого рода сосуды — кувшины, тазы, флаконы для притираний, все искусно сделанные из чистого золота, когда он услышал удивительный запах душистых трав и других благовоний, когда, наконец, он прошел в палатку, изумлявшую своими размерами, высотой, убранством лож и столов, — царь посмотрел на своих друзей и сказал: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать!»
Словом, хороший был царь – огненный только в бою да в работе, а так… Войско у него накормлено-напоено и нос в табаке плюс не бедствовало финансово. И поэтому, если о неофициальной жизни Эллады, то это пожалуйте к папеньке, да и то оперативно, а то его в романе скоро убивают. Вот при нем были порядки! А какие женщины! Товарищу Саахову бы точно понравилось. Такое впечатление, что в жизни они были не такими, как здесь – настолько автор превозносит их в своем романе. Кроме крепкого зада, воспоминаниями о котором мучится с похмелья бедный царь, есть еще масса комплиментов, но главное – исторических подробностей, которых нынче уж не сыскать. «…Все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; — сообщает автор, — участниц таинств называют клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса…» Ну как тут не упомнить всех поименно!
Например, папина жена, та самая Клеопатра. О, тут целая история с бедной женщиной, рассказанная автором без обиняков. Ее дядя подсунул царю, дабы приблизится к трону, ну и если родит августейшего отпрыска, то и вовсе устроить свою жизнь, но «гнусные вкусы Филиппа», о которых все были в курсе, стали всему препоной. То есть, таким «задним» способом, с натугой, наследника было не родить, и сынок Александр со своей мамой (и старой женой Филиппа) зря волновались насчет права на их «тронное» наследство. И, тем не менее, все как всегда в таких «конкурентных» случаях, и «острое лезвие вошло, как в масло». Чего было не сказать о результативности «задней» любви покойного императора. И уж тем более, не так любвеобилен был торжествующий сынок. Шутка ли, в двадцать лет мамин сын стал царем Эллады. Говорят, он был не сыном своего отца, который ревновал жену к змеям (вроде бы самолично подсмотрел измену), а отпрыском самого Зевса. Огненным царем, да. «Пощадив только жрецов, граждан, связанных с македонянами узами гостеприимства, потомков Пиндара, а также тех, кто голосовал против восстания, Александр продал всех остальных в рабство, а их оказалось более тридцати тысяч. Убитых более шести тысяч».
А Тимоклея, если уж мы о женщинах? Враги ворвались в родную хату, и пока рядовые грабили, их командир силой овладел хозяйкой. А после приказал показать, куда спрятала золото-бриллианты. Та привела к колодцу, где якобы все схоронила, и когда насильник в него заглянул, столкнула в бездну. Да еще каменьями на смерть закидала для верности. Тут уже не Саахову, а самому царю понравилось.
Как бы там ни было, но всемирная история в романе проистекает по своим, более гуманным правилам. Возможно, так оно и было в античном мире, не склонном считать потери. Мир был велик, люди были слабы, и если доспехи средневекового рыцаря, как писали в советских учебниках, годились лишь на пятиклассника, то что говорить о жителях древней Эллады? Вот и история у них в романе случается все больше на уровне сплетен, недомолвок, фантазий, а не каких-нибудь конкретных Пунических войн и сражения при Фермопилах. Считается, например, что царь «потерял тот глаз… во время осады Мефоны в прибрежной Македонии». «— А я тебе конкретно говорю, — тут же следует «жизненная» реплика, — что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой! — Наливай! И что же делал с ней этот… самый змей? — Что делал? А именно то и делал!» Так же авторитетны и прочие исторические отсылки, не думайте. Вспыхивают имена, екает, узнавая, сердце. Например, Аристотель. Помним, что Александр брал у него уроки, щедро расплатившись тем, что восстановил родной город философа, им же самим когда-то и разрушенный. А еще вместе с кинжалом держал под подушкой рекомендованную им «Илиаду». Но о чем думал, список кораблей прочтя до середины, а? Никто, кроме автора не знает! «Он любит философию… – бурчал царь, — а она его?..» И вновь – бессонница, Гомер, тугие паруса…
Словом, наслаждаемся, граждане.
Олег БУГАЕВСКИЙ
